Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

Что касается судей, то они не боялись перестараться, выражая ужас, который внушало им подобное преступление. Они не только приговорили виновного к повешению, но еще постановили, что его надлежит вести к месту казни с кляпом во рту, дабы богохульства, какие будет изрыгать осужденный в свой последний час, не оскорбляли чувства добрых христиан.

Впрочем, в продолжение трех дней, предшествующих казни, во всех церквах при большом стечении народа должны были читаться молитвы во искупление этого злодейства.

Только двое судейских, председатель суда Чито и советник Потенца, высказались против смертной казни и убеждали отправить Томмазо Амато в больницу.

Исполнение приговора было назначено на субботу 17 мая.

Осужденного провезли по всем улицам Неаполя, кроме тех, что примыкали к королевскому дворцу, ибо на какой-нибудь из этих улиц ему мог повстречаться король, а такая встреча спасла бы преступнику жизнь. Духовенство хотело показать всем жителям Неаполя, какой жребий ожидает богохульников.

Наконец несчастного привезли на Рыночную площадь, где должна была состояться казнь. Его сопровождали bianchi[40]— члены братства, пользующегося печальной привилегией морально и физически поддерживать приговоренных в их последний час, а также десятка или дюжины других монашеских орденов всякого рода, какие только существовали в Неаполе.

Несмотря на долгую утомительную езду по городу, осужденного взбадривало нечто вроде лихорадочного возбуждения. По лестнице он поднялся довольно решительным шагом, словно не отдавал себе отчета, что каждая ступенька приближает его к смерти. Потом, когда казнь совершилась, тело его было брошено в костер, а пепел от этого костра, вперемешку с его собственным, развеяли по ветру.

Вечером того же дня, когда эта жестокая расправа наполнила ужасом сердца неаполитанцев, пришло письмо от генерала Данеро, правителя Мессины: он настойчиво просил возвратить бежавшего из мессинской больницы несчастного безумца по имени Томмазо Амато.

В каком бы секрете власти ни старались держать это известие, истина просочилась наружу: весь Неаполь узнал, что судьи приняли возбуждение сумасшедшего за нечестивую выходу атеиста. Якобинцы не преминули распространить эту историю как можно шире.

Эта ошибка, казалось бы, должна была умерить пыл судей, однако, напротив, она удвоила их рвение. Они постановили, чтобы трибунал заседал без перерывов, исключая лишь те, что необходимы для еды и сна.

Это происходило в то самое время, когда Британия, желая расквитаться за поражение в Тулоне, решила отправить военную экспедицию на Корсику. Сент-джеймсский кабинет уже давно пользовался услугами Паоли: было известно, что на этого человека, которого его соотечественники считали самым великим сыном своей родины, можно положиться.

Королева была предупреждена об этих планах сэром Уильямом Гамильтоном, а скорее мною. Речь шла о необходимости получить от нее — задача не из трудных — согласие на то, чтобы в соответствии с положениями договора между Великобританией и Королевством обеих Сицилии войска этих держав действовали совместно. Король тогда распустил слух, что на эту экспедицию он пожертвовал десять миллионов из своих собственных средств, а королева появлялась на прогулках и в театре в фальшивых бриллиантах, говоря, что настоящими она пожертвовала во имя нужд государства.

Нельсону было поручено возглавить осаду Кальви. Ядро, упав на землю в нескольких шагах от него, взметнуло в воздух целый фонтан гальки. Один из камешков, попав Нельсону в левый глаз, выбил его.

Тому, кто желает знать, какое закаленное сердце билось в груди этого сурового моряка, которого французские ядра калечили снова и снова, прежде чем наконец он расквитался под Трафальгаром за две разбитые эскадры, стоит прочесть письмо, отправленное им адмиралу Худу в тот самый день, когда он получил эту ужасную рану:

«Дорогой лорд,

в донесениях, что я посылал Вам о ходе сражения, я, кажется, не сообщил об одном факте, по сути малозначащем. Речь идет о легком ранении, которое я получил сегодня утром. В том, что оно легкое, вы можете убедиться сами, коль скоро оно не мешает мне Вам писать.

С искренним уважением Ваш неизменно преданный

Горацио Нельсон».

Мы, сэр Уильям и я, узнали о случившемся именно как о «легком ранении», понятия не имея, что речь идет не больше не меньше как о выбитом глазе.

Королева, хоть и была далека от того, чтобы предвидеть, какую службу сослужит ей Нельсон несколькими годами позже, тем не менее проявила некоторый интерес к происшедшему. Король же, услышав, что Нельсон лишился глаза, осведомился:

— Какого?

— Левого, государь, — отвечали ему.

— Отлично! — обронил он. — Для охоты это не помеха.

С тех пор как я поселилась в Неаполе, мне очень хотелось увидеть извержение Везувия. Смеясь, я упрашивала сэра Уильяма, поскольку он с вулканом накоротке, приказать ему устроить для меня небольшое землетрясение.

Мое пожелание было исполнено.

Вечером 12 июня сэр Уильям вернулся домой около одиннадцати и, так как я еще была у королевы, отправился за мной.

— Сударыня, — сказал он мне, обменявшись приветствиями с их величествами, — я только что из обсерватории. Вы выражали желание видеть извержение, сопровождаемое землетрясением. Если верить часам, вы сейчас получите все это, притом в полном блеске.

— Прекрасно! — вскричал король. — Нам только этого недоставало!

— Сударь, — заметила королева, — бывают времена, когда сама природа словно бы принимает участие в делах человеческих и подвержена приступам особого гнева. Вспомните, какие предзнаменования предшествовали смерти Цезаря.

— Право же, не припоминаю, сударыня. Кажется, однажды я слышал, как сэр Уильям толковал о чем-то вроде кометы, но кометы мне довольно безразличны, чего не скажешь о землетрясениях. Они меня, во-первых, пугают, как любая опасность, причины которой мне не вполне понятны, а во-вторых, разоряют, поскольку приходится тратиться на восстановление разрушенного. Вы помните, во что мне обошлось землетрясение тысяча семьсот восемьдесят третьего года?

— Надеюсь, — сказала королева, — что в смысле расходов вы избегнете тогдашних безумных трат. В нынешние времена мы можем найти своим деньгам лучшее применение, чем расточать их на восстановление хижин ваших калабрийцев.

— Возможно, было бы разумнее выложить их на это, чем потратить на войну с Францией. Это, сударыня, вулкан такого рода, что, если он начнет извергаться, рухнут не только хижины, но и дворцы.

— Вы боитесь, что парижские якобинцы отнимут у вас Портичи и Казерту?

— Э, полно!

Королева пожала плечами.

— Говорите все что угодно, сударыня, — продолжал Фердинанд, — а я парижских якобинцев опасаюсь все-таки больше неаполитанских. Какой черт, я ведь знаю мой Неаполь! Я здесь родился, и при помощи трех «F» могу делать с моими подданными все, что пожелаю.